Геноцид

Возгрин В. Проблема геноцида в российской и скандинавской историографии

Возгрин В. Проблема геноцида в российской и скандинавской историографии Северной войны Материалы Шестой ежегодной научной конференции (14-16 апреля 2004 г.) Под ред. В.Н. Барышникова Санкт-Петербург, 2005 10 декабря 1948 г. Генеральная Ассамблея ООН одобрила Всеобщую декларацию прав человека. Наша страна не подписывала ее почти полвека, до 1991 г., когда впервые в истории Руси-России появился призрак открытого общества. Ранее провозгласить права на свободу мысли, совести, свободу убеждений и свободу передвижения мы не то, что не могли - нам никогда, ни при одном великом князе, царе или генсеке этого не позволяли наши традиции, плод нашей же этнической психологии. Собственно, и сейчас создание гражданского общества остается для нас одной из туманно видимых перспектив. Определение этически-правовых норм в историческом контексте - занятие, требующее четкого понимания обусловленности поведенческих норм не только вечными нравственными заповедями (в нашем случае - христианскими), но и общим нравственным уровнем в конкретную историческую эпоху. Поэтому вряд ли мы вправе судить людей XVIII столетия, руководствуясь неписанными моральными нормами и узаконенными правовыми актами современного гражданского общества. И единственное, что может в этом смысле позволить себе исследователь, - это сравнивать между собой деяния личностей одной и той же эпохи. А также сопоставлять эти деяния с установившимися к тому времени общеевропейскими гуманистическими традициями и международно-правовыми нормами. Неотъемлемой частью этих норм являлись, к примеру, такие свободы и права, как свобода выбора места жительства, свобода совести, право на жизнь, право на жилище. К ним относились и военно-правовые положения (о правах мирных жителей, интернированных иностранцев, о порядке обмена или выкупа пленных и т.д.). В Европе XVIII в. эти нормы, права и положения в принципе были более близки современным, чем принято думать. И, что важно подчеркнуть, - столь же остро несовместимы с практикой геноцида и теориями, допускающими его применение в тех или иных ситуациях. Поскольку же в данном случае рассматривается петровская эпоха, то следует заметить, что у первого российского монарха Нового времени понятия о человеческих правах и свободах были вполне средневековыми. Его называют западником, но он не был им. Он не заимствовал в Европе ничего из ее достижений в области гуманности. Его интересовали корабли, техника, военные и, отчасти, точные науки. И если бы они были лучше развиты в Турции, то можно с уверенностью сказать, что он снарядил бы Великое посольства (а затем слал молодых людей на обучение) в Стамбул, а не в Амстердам или Лондон. Причем с куда большей охотой, так как Россия с Турцией находились, по ряду признаков, в одной лодке. Европейские законодательные нормы, фиксирующие права личности, были для обоих авторитарных правителей, царя и султана, не то, чтобы ножом острым, но вообще непостижимы и абсолютно неприемлемы. Это вещи общеизвестные, ведь петровский авторитаризм, его значение для российской экономики и социального развития народа достаточно хорошо изучены. Работ по этим темам - многие сотни. Гораздо меньше внимания уделяли российские и зарубежные ученые значению политического режима петровской России для ее внешней политики. И, наконец, совсем нет исследований, посвященных физическому и нравственному ущербу, который был причинен петровским режимом не великороссам, а соседним народам - прибалтам, украинцам, шведам. Хотя именно этот аспект истории эпохи ярче всего демонстрирует недостижимость европейских идеалов для Петра.1 Поэтому потребуется привести некоторые данные по геноциду Северной войны, чему и повещается основная часть излагаемого. Прежде всего, видимо, следует коснуться практика геноцида в условиях военных действий и на оккупированной территории. Но вначале нужно, конечно, определиться с терминами. Понятием геноцид следует в данном случае понимать в соответствии с международным его смыслом. Согласно ряду положений ООН к акциям геноцида относится не только физическое истребление того или иного этноса. Согласно Ст. II Конвенции о предупреждении геноцида, это - "любые действия, совершенные с намерением уничтожить полностью или частично какую-либо национальную, этническую или религиозную группу<…> в том числе насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую является преступлением. Причем независимо, в военное или мирное время он имел место".2 Заметим, что в здесь совершенно не рассматривается практика увода в рабство или физического уничтожения захваченных в плен комбатантов (офицерского и солдатского личного состава, а также партизан противника). Речь пойдет лишь о мирном гражданском населении. Кроме того, не будем касаться тягот и убытков, которое терпит местное население при любой оккупации их территории или "обычном" прохождении через нее чужих войск. К примеру, Польша, отнюдь не являвшаяся противником России в Северной войне, была страшно разорена российским и иными войсками в предполтавский период Cеверной войны, когда на ее землях сражались войска иноземных монархов. Но это разорение, ставшее причиной высокой смертности среди мирных поляков, неправомерно считать актом геноцида уже потому, что оно не было предумышленным, не входило в задачи воюющих сторон и являлось лишь неизбежным следствием длительных постоев, маршей и военных операций. Акции геноцида в начальный период войны проводились на всех захваченных территориях Прибалтики. Войска под командованием Б.П. Шереметева выжигали не только села, деревни, мельницы и мызы. Тактика выжженной земли предполагала уничтожение лесов, что лишало мирное население какой-то возможности отстроиться или хотя бы согреть свои хижины в зимние холода, - впоследствии от этого жестоко страдали сами оккупанты. То есть, шансов для коренного населения на выживание не оставалось никаких. Кроме того, значительная часть жителей без различия пола и возраста уводилась вглубь России с тем, чтобы впоследствии быть выставленной в качестве живого товара на невольничьих рынках Москвы или на юге, в Крыму или пограничных с ним регионах. Например, Б.П. Шереметев разорив Дерптский уезд, взял 140 пленных шведов и отправил донесение: "А сколько чухны - нельзя определить, потому что черкасы (казаки - В.В.) по себе ее разобрали, я отнимать не велел, чтоб охочее были". Затем было полностью депортировано в Россию население Дерпта, Нарвы, Мариенбурга, Волмера и других городов. Число мирных жителей, угнанных в качестве "пленных" в 1700-1710 гг., измерялось многими тысячами жителей Лифляндии, а также карел и инкери. Уже в августе 1708, то есть, задолго до взятия Риги, фельдмаршал христиански благочестиво рапортовал: "<…>больше того быть стало невозможно<…> отяготились по премногу как ясырём, [так] и скотом<…> Чиню тебе известно, что всесильный Бог и пресвятая Богородица желание твое исполнили: больше того неприятельской земли разорять нечего".3 Заметим, что казаки упомянуты здесь неслучайно - они даже среди других участников карательных акций выделялись своей необычайной алчностью и жестокостью. По мнению современного психолога доктора исторических наук Е.С. Сенявской, привлеченное к походам Северной войны казачество, в отличие от регулярной армии, не обладало даже жалкими рудиментами средневековой рыцарственности и благородства.4 С этим нельзя согласиться, солдаты и офицеры регулярных полков тоже были хороши… Вторым, по времени, объектом геноцида стала Украина в годы восточного похода Карла ХII (1708-1709). Отходившие к югу русские войска выжигали территории, прежде всего, днепровского Правобережья. При этом уничтожались населенные пункты, запасы продуктов у населения и лесные массивы не только на пути шведов, но широкими (по 40-45 км) полосами справа и слева от их предполагаемого маршрута. Кроме того, сжигались города, заподозренные в поддержке казаков-сторонников Мазепы, а их жители подверглись тотальной ликвидации. Эти карательные меры стоили украинскому народу огромных жертв. Люди погибали не только от рук карателей, но и в результате ликвидации их жилья и запасов пищи в условиях необычайно морозной зимы 1708-1709 гг. Шведский солдат Гассман записывал, как его полк пересекал широкую "ничью" полосу, установленную Андрусовским миром между Украиной и Польско-литовским государством. Эта местность была полностью разорена. Но и на другой стороне Днепра, на Левобережье буквально все, насколько хватало глаз, всё было сожжено отступавшими русскими войсками: "На 40 миль пути все деревни были сожжены, все съестные припасы и фураж испорчены, так что мы не нашли там ничего, кроме голой пустыни и лесных пространств, в которых [уже] погибло великое множество людей и бесчисленное количество лошадей и другого скота<…> Мы находились в опустошенной стране"5. Наконец, уже на завершающей стадии войны, акции геноцида были отмечены в западной Финляндии (провинция Ёстерботтен) и особенно широко - на западном берегу Ботнического залива (провинции Сёдерманланд и Уппланд). Тактика была той же, что и в Прибалтике. Так же уводили мирных жителей в рабство, вывозилось государственное и частное движимое имущество, взрывами уничтожали рудники и взрывались заводы, а населенные пункты подвергались огненному уничтожению. Только в Швеции было дотла сожжено 8 городов и более 1300 замков, поместий, сел и хуторов. 100 000 голов крупного рогатого скота было забито и большей частью брошено на месте - одна галера вмещала лишь 35 туш. Трофеев было взято на 1 млн. серебряных талеров, а ущерб достиг 20 млн. Серьезные утраты понесла шведская и финская культура. В пламени пожаров погибла вся старинная архитектура упомянутых областей; из Або были вывезены в Россию уникальные сокровища культуры коренного народа - крупнейшие в Финляндии национальная библиотека и архив.6 Было бы ошибкой полагать, что все эти акции являлись результатом своеволия петровских военачальников, обогащавшихся за счет продажи угнанных пленных и других трофеев. Такого рода действия совершались в исполнение конкретных царских указов. Такого, например: "<…> и для того извольте вы еще довольное время там побыть и как возможно земли разорить, или что иное знатное при Божией помощи учинить, дабы неприятелю пристанища и сикурсу своим чередом подать было не возможно".7 Высочайшие повеления такого рода касались не только Лифляндии. Их смысл сохранился в приказах по армиям и отрядам, проводившим упоминавшиеся акции геноцида на Украине, в городах и селах шведской береговой полосы. В результате теперь уже встает вопрос о том, как проблема геноцида освещалась в собственно в скандинавской историографии? Первые, появившиеся в Швеции печатные попытки осмыслить события не войны, а преследований мирного населения, в том числе уведенного в рабство, были сделаны еще до Ништадтского мира (1721). Прежде всего, вышли работы о рабстве и плене в России. Это прежде всего сочинение, вышедшее в Стокгольме в 1705 г., "Правдивый отчет о нехристианском и жестоком отношении московитов по отношению к взятым в плен высшим и младшим офицерам, слуг и подданных Его Величества Короля Швеции, а также их жен и детей<…>".8 Конкретно же о физическом истреблении местного населения и разнообразных видах насилия над ним рассказывает появившаяся через два года анонимная работа на шведском языке. Она получила название: "Выдержка из письма, отправленного из Штенау 20 июля 1707 г., об ужасающих поступках московитских калмыков и казаков". Стокгольм, 1707".9 Таких брошюр печаталось в Швеции в течение войны и позже довольно много. Некоторые издавались за рубежом. Так в 1725 г. появилась книга барона Курта Вреха "Правдивая и обстоятельная история пребывания шведских пленных в России и Сибири".10 Однако, нет необходимости приводить данные о всех их, поскольку они довольно однообразны. Собственно, это не исследовательские работы, а скорей источники, требующие изучения и сопоставления. Первая н